Круги ада как порядок вещей
Это был первый день весны. Любаша, проснувшись, сразу вспомнила об этом. Как долго ждала она этого дня! Когда-то давным-давно в юности много лет подряд она в этот день получала с посыльным букет своих любимых мимоз. Какое это было счастье – смотреть на эти желтые веточки! Ее всегда накрывала такая волна радости и силы. И ей казалось, что с этим днем начинается совсем новая жизнь, и, наконец, исполнятся все ее мечты о настоящем счастье, настоящей жизни и настоящих удовольствиях. Тогда Любаша мечтала, что ее тайный поклонник – конечно же, принц из сказки, и он, наконец, объявится и, придя, возьмет ее за руку и поведет в совсем другой мир. Туда, где есть много-много света и много радостных дней. А еще там много музыки и счастливых, улыбающихся людей, и эти люди будут рады ей всегда. Они будут дарить ей подарки, ласково смотреть на нее и любоваться ею. Да, этот человек, посылающий цветы,– это он. И она уже давно ждет его. И с ним она пойдет из этой серой, холодной зимы туда, где тепло, много света и там – праздник. В те минуты Любаша чувствовала себя белым облаком в небе, и небо это было голубым и ясным от света солнечных лучиков, что ласкали это облако и лелеяли. Они на своих нежных руках уже несли ее к этим ее грезам. Но проходила весна, лето, осень и новая зима, а он не объявлялся. Тщетно Любаша старалась вычислить его в своей среде обитания. Ведь обитала она в обычной обстановке студенческого общежития. Где не было ничего особенного, и поклонники ее были тоже обычными студентами, и она отвергала тогда все их ухаживания, ожидая его, единственного. Обиднее всего, что он так и не пришел.
Целых пять лет, что училась Любаша в пединституте, прошли для нее в этих грезах и ожиданиях, но ничего не случилось. И после окончания она была распределена в обычную сельскую школу учителем русского языка и литературы. Работалось и жилось ей тоскливо. Ведь она была уверена, что достойна большего. По утрам, глядя в зеркало, она тогда была еще довольна тем, что видела. Ее белокурые длинные волосы и синие-синие глаза еще сводили с ума мужчин, что были рядом и даже старшеклассники мальчишки не могли скрыть восторга и исподтишка любовались на уроках ее стройной фигурой и завязанным в узел большим белым хвостом, что закрывал половину спины. Любашу это трогало, радовало, но вот беда – среди всех не было его. Того, кого она уже давно ждала. Не было уже мимоз первого марта. Ах, эти мимозы от таинственного поклонника! Все эти годы она любила только его. И никто из окружавших ее молодых людей, как ей казалось, не был способен ни на что подобное. Как можно любить того, кого ни разу не видел? – спросите вы. О да, это трудно понять, но она любила и ждала всегда это чудо первого марта и верила, что когда-нибудь в этот день ее жизнь станет другой. А пока Любаша любовалась собой и верила в чудо.
Все эти пять лет жизни в селе прошли как будто в каком-то тумане и оцепенении – школа, общежитие, а все, что происходило вокруг этого, будто происходило не с ней. Это был как бы вокзал, мимо которого проходило много-много поездов, а однажды должен был прийти самый скорый поезд и увезти ее домой. “Мало ли что могло случиться?”– думала Любаша,– он мог срочно уехать куда-то, у него могло что-то случиться непредвиденное, но он есть, он существует и обязательно приедет за ней.
***
Почему-то в этот день, первого марта, когда жизнь была уже, как считала Любаша, прожитой все это лезло зачем-то в голову и вспоминалось, вспоминалось… Боже мой, всю жизнь помнить этот день и ожидать его как деда Мороза – это же смешно! Просто дурная привычка и все! Любаша закрыла глаза и попыталась думать о чем-то другом. О чем-то другом – это всегда значило одно – думать о дочери Катюше. А ведь взрослая совсем уже дочка! И студентка того же пединститута, как и когда-то Любаша, полна сил, надежд и счастья. Все куда-то торопится: дела, друзья, подружки. У девочки давно уже своя жизнь и ей совсем не до матери. Странно, но Катюшка – ее кровиночка, а как будто чужая: не поделиться никогда, не обнимет. Все у нас на ходу – “Привет, мам!”, “Ты че, мам? ”, “Пока, мам!” и в таком же духе. Думать об этом только больно.
В окно заглядывали первые лучики восходящего солнца. Через открытую форточку слышались голоса птиц и голоса людей, что куда-то спешили. Первый этаж многоэтажного дома – здесь свои преимущества и свои недостатки, но Любаша уже привыкла. Пахло весной. Сердце почему-то больно сжалось, стало трудно дышать. Любаша дотянулась до капель на тумбочке и привычно, не капая, выпила, сколько надо, а затем, снова укрывшись одеялом, опять вспомнила то село и как однажды встретила там своего преподавателя с института. Он приехал туда к своей матери, то жила в том же селе, где работала Любаша. Она очень тогда обрадовалась. Это был как привет из той прежней беззаботной, веселой студенческой поры. Они тогда весь вечер провели вместе. Все вспоминали, вспоминали. И было это весной, первого марта. Но Любаша тогда на такое совпадение не обратила внимания. Вениамин Петрович был преподавателем зарубежной литературы. Ей и в студенческие годы нравились его лекции. И тогда вся неделя его короткого отпуска промчалась, как один день. Он подарил ей много новых книг, рассказал много историй, притч, легенд. Это был как глоток свежего воздуха в ее закрытой и душной жизни. Любаша была рада, и даже счастлива, когда на следующий год Вениамин Петрович стал директором ее школы. И сразу трудовые будни преобразились и стали интереснее и желаннее.
Однажды после уроков Любаша задержалась в своем классе дольше обычного. Нужно было подтянуть одного ученика, и, занимаясь индивидуально с этим не безнадежным парнем, Любаша осталась довольна собой. Нет, все же она хороший учитель. Уже получилось. Она смогла вывести парнишку на “новый круг понимания вещей” – любимое выражение Любаши. Скорее всего, следующие его сочинения уже порадуют ее. Обо всем этом было приятно думать. Любаша была довольна и горда собой, и домой уходить не хотелось, а когда открылась дверь, и вошел Вениамин Петрович, она буквально взахлеб рассказывала ему и рассказывала, как здорово, что она учитель, и дети ее похоже любят, и она им нужна. В тот вечер они долго гуляли. И когда стало прохладно и сыро, Вениамин Петрович пригласил ее к себе домой на горячий чай. Он жил с мамой. Это был самый счастливый и необычный вечер за все пять лет жизни в этом обычном и скучном селе. Любаше не хотелось его окончания. Тогда она просто осталась и была благодарна и Вениамину Петровичу, и его маме, за то, что они сделали все возможное и невозможное, чтобы она осталась в их уютном, теплом, милом домике. Как надоело ей тогда общежитие. Как хотелось этого милого тепла и уюта. Ей, не знавшей никогда семейного тепла.
Все свое детство Любаша прожила со своим отцом. Ни своей мамы, ни бабушек она никогда не видела. Мама умерла, когда Любаша была совсем маленькой. Ее сбил автомобиль, когда она спешила домой с магазина и не обратила внимания на светофор. Ее бабушки тоже умерли рано. А в этом чужом доме вокруг оказались все: и мама, и бабушка, и отец, и муж.
Свадьбы у Любаши не было. Не было белого платья и красивой фаты. Она сама не захотела. Все это должно было быть, как она думала, с ее принцем, который так и не пришел. Через год родилась Катюша, и после ее рождения Вениамин Петрович (она продолжала его так называть всегда) вдруг признался, что мимозы первого марта она получала от него. Любашу это повергло просто в ужас. Она была обижена на весь мир. Ее разочарованию не было границ. Напрасно Вениамин Петрович убеждал ее, что разочарование – это вовсе не плохо. Она как бы была очарована кем-то или чем-то, а сейчас чары сняли, и она имеет уникальную возможность посмотреть на все, как есть. Иллюзий больше нет, а реальный мир здесь и сейчас – ведь это здорово. Вот такай порядок вещей и новый круг их понимания. Жизнь, как она есть. Ведь он по-прежнему любит, да и любил всегда, еще с того момента, когда впервые увидел ее в стенах института. Нет, такого обмана Любаша никогда ему не простила. Ведь этим признанием он отнял у нее саму возможность ожидания чуда. Она не могла больше мечтать о своем принце, а может, где-то подсознательно и ждать его. Жизнь рухнула. С того момента Вениамин Петрович все больше и больше стал ее раздражать. Как смог он посягнуть на ее мечту! Никакая его любовь не бралась в расчет. Она, эта его любовь, не нужна была ей. Она Любашу тоже раздражала. Как только ребенку исполнился год, и стал возможен развод, Любаша вместе с Катенькой уехала в город.
Кое-как все устроилось: работа, детский садик. “Вот такой порядок вещей и новый круг их понимания”,– вспомнила Любаша, как ее же слова произнес Вениамин Петрович при том роковом признании. Что ж, надо жить, и она пыталась это делать.
Когда же наступала весна и этот день, первое марта, Любаша просто болела этим днем. В нем было все: и мечта всей ее жизни, и ожидание чуда, и горькое ее разочарование. Этот день она ждала всегда и ничего с этим не могла поделать. А вдруг все же жизнь переменится, и что-то произойдет. Как же невыносимы эти серые будни! Когда еще Катюша была ребенком и нуждалась в матери, все было терпимо. Сейчас девочка выросла, и у нее, можно сказать, своя жизнь.
Вдруг в дверь постучали. Да, именно не позвонили, а постучали. Это был очень странный стук. Сердце Любаши опять сжалось и провалилось куда-то, стало тяжело дышать. “Видно кто-то чужой”,– подумала она, и как ей не хотелось вставать, все же пришлось подняться и пойти открывать. На пороге стояло два милиционера.
– Гражданка Онищенко Любовь Георгиевна?
– Это я,– еле превозмогая себя, тихо произнесла Любаша.
– Ваша дочь, Онищенко Екатерина Вениаминовна погибла в автомобильной катастрофе сегодня в 7:30 утра на шоссе… дальше Любаша ничего уже не слышала и не понимала.
– Это какая-то ошибка, это недоразумение, так нельзя, это невозможно! Катюша сейчас должна приехать с дачи, сейчас уже пора бы ей приехать. Мысли неслись и неслись, а потом наступила темнота. Любаша словно провалилась куда-то.
Когда она проснулась и открыла глаза, то увидела знакомую ей уютную и светлую комнату сельского домика, где они жили с Вениамином Петровичем. С улицы доносился его голос. “Цып, цып, цып, цып”, – звал он очевидно, кормя курей. “Отчего это вдруг?”,– подумала Любаша,– “этим всегда занималась мама”. И почему это она, Любаша, до сих пор спит? Солнце было уже высоко и припекало. Окно было раскрыто полностью, и были видны яблоки, висевшие очень густо на яблоне. Ее любимый белый налив. Воздух был насыщен запахом этих яблок, сена и цветов в палисаднике. Было тепло, уютно и хорошо. Только тела своего она почти не чувствовала. Любаша пошевелила пальцами рук и ног. Это давалось ей очень тяжело. В груди тоже что-то давило. – “Боже мой, да что же я сплю до сих пор! Какой же сегодня день, воскресенье что ли?”. Она хотела позвать мужа и не смогла. У нее не оказалось для этого сил. Но вот раздались его шаги через веранду, затем в сенях, скрипнула дверь, и он вошел в комнату.– “Кто это?”,– в ушах у Любаши зазвенело и потемнело в глазах, но образ совсем седого, полного мужчины не пропадал совсем.
– Дорогая моя, бедная, ты проснулась, слава Богу, я сейчас, сейчас,– он поправлял ее одеяло, подушку, и его слезы падали на лицо Любаши.
– Как это может быть,– думала она. Ведь это его голос и его глаза, его руки, но это совсем не он. Это какой-то старый человек с еле уловимыми чертами ее мужа.
– Что с тобой случилось?– еле произнесла она.
– Нет, нет, со мной все хорошо, все нормально. Ты молчи, молчи, ничего не надо говорить. Говорить буду я. Просто ты долго спала. Почти пять месяцев. Ну да, слава Богу, теперь все будет хорошо. Теперь ты поправишься.
Любаша ничего не понимала. Она смотрела, как муж звонил куда-то и радостно сообщал, что она проснулась, затем он сидел, держал ее за руку и плакал, плакал, а когда подъехала ко двору машина, то очень быстро побежал на улицу и вошел уже с человеком в белом халате. Это был врач. “Зачем?”– подумала Любаша и опять куда-то провалилась.
На следующий день она проснулась утром. Муж все так же сидел и держал ее за руку. Пахло яблоками, сеном и цветами. Цветы стояли и на столе. Они были очень красивыми, и, чтобы не смотреть на мужа, Любаша остановила свой взгляд на них. Она все вспомнила.
– Я не знаю, как тебе все это рассказать,– начал, было, муж.
– Нет, не надо ничего говорить,– Любаша выдернула свою руку из его ладоней и закрыла глаза. Значит, Катюши больше нет, она спала почти пять месяцев и рядом с ней ее бывший муж. Такой родной и такой чужой человек. “Вот такой порядок вещей”,– привычно подумала она. И эта фраза еще долго повторялась и повторялась ею. Нужно было выйти на новый круг понимания этих вещей, но у нее это не получалось. Хотелось опять заснуть и не просыпаться уже больше никогда, но у нее не получалось. Вернуться к жизни тоже не получалось. Так она и лежала с закрытыми глазами еще несколько дней. Приходил врач, делал ей уколы, ставил капельницы, щупал пульс и о чем-то шептался с Вениамином Петровичем. Тот приходил и, взявши ее за руку, умолял вернуться. И плакал, плакал, а слезы капали на руку. И когда он прижался своей мокрой щекой к ее щеке, гладил ее, как маленькую, по голове, и однажды она заплакала тоже. Они плакали вместе долго, как малые дети. Любаша открыла глаза и встретилась с его глазами. Он стоял на коленях у кровати и держал у своих губ ее руку. Они молча смотрели друг другу в глаза и понимали, что дороже и роднее у них никого нет на свете. Затем он поднялся с колен и, как прежде, тихо сказал: “Ничего, дружочек ты мой. Ничего, родная. Надо жить. Не знаю зачем, но надо жить. Ты отдохни еще чуть-чуть. А я всегда буду рядом, всегда буду с тобой. Ты нужна мне, я буду жить для тебя, можно?”
Вениамин Петрович вышел из комнаты, а Любаша вдруг встретилась глазами с женщиной на иконе в углу напротив. Это были иконы мамы Вениамина Петровича. Та женщина держала на руках младенца и смотрела на нее так понимающе и проникновенно, что у Любаши по всему телу разлилось тепло, благодарность за это понимание. Она знала, что это икона Божьей матери. Она также знала, что на руках у нее Христос – Спаситель мира. Ведь сколько раз к ней стучались в двери какие-то люди с книжками об этом. Они пытались ей тогда рассказать всю эту историю, но у Любаши никогда не было времени выслушать этих людей. Да и не было лишних денег, чтобы купить те книги. И все же она вспомнила их слова: “Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы каждый, верующий в Него, не умер, но имел жизнь вечную”. “Так значит, ты знаешь, что означает потерять свое дитя”,– молвила Любаша, еле шевеля губами: “И ты смогла после этого жить? А как же быть мне? Я слабая, я не могу”. Любаша закрыла глаза и вспомнила, как отбивалась от всех тех людей с книжками. “Как надоедливые мухи!”,– думала она тогда о них. “Все ходят, ходят, и ведь никто им за это не платит. Зачем ходят?” Теперь она поняла, зачем. Сам Господь стучался к ней в двери. “Придите все страждущие и обремененные, и Я успокою вас” – так, кажется, трубили те люди под дверью. О, если бы она пришла, может, не нужно было бы ей проходить все эти круги ада на этой грешной земле, которые она называла новыми кругами понимания вещей. А может, у нее другая жизнь была бы тогда. И не пришлось бы ей выпить столько горя и печали, и не была бы она так одинока.
– Господи, прости меня, грешницу, я виновата. Я не открыла Тебе свою дверь. И пустой была моя жизнь, мое сердце. Я никого, никого не любила на этой земле. Теперь я понимаю это. Даже Катюшу не любила, как нужно. Больше думала о том, чтобы одета была, обута, накормлена, чтобы игрушки были, компьютер и все самое лучшее. А вот, чтобы поговорить по душам, открыть друг другу сердце – не получалось. Все как-то не до этого было. И ведь жили с ней, как чужие. – От этой мысли стало холодно, и крупные капли пота покатились на подушку. – Все, все у нее в жизни было на ходу. Ей было всегда некогда, и жила она одними надеждами на какое-то будущее счастье. Господи, я – грешница! Это я замкнулась в своем мире, и никому не было доступа в этот мир. Я думала, что все в моих руках, и я все смогу сама. Проживу сама. Воспитаю дочку сама. А ведь не смогла даже понять свое дитя. Я помню, как однажды у Катюши заболела подружка, и нужны были лекарства, хорошая еда, уход. А я отчитала дочку за то, что она чужую беду берет так близко к сердцу, и не пускала ее в больницу к той подружке. Господи, сколько раз я не слушала собственного ребенка, думая, что я одна во всем права. А она замыкалась и отдалялась все дальше и дальше, а я думала, что дочь просто взрослеет, и у нее появляется своя личная жизнь. Я никогда и не поговорила с ней об этом. Мне выгодно было так думать! А когда умерла мама Вениамина Петровича, то я даже на похороны не поехала, чтобы не расстраивать себя и не травмировать дочку. И этого Катюша мне не простила. А уж что говорить о любви Вениамина Петровича, я даже не думала, как было ему больно, и как я топталась по этой любви. Господи! Что мне делать? Как жить со всем этим? Мои круги ада здесь, на земле. Это такой порядок вещей в этом мире? И как же выйти на тот новый круг их понимания?
В комнату вошел Вениамин Петрович, снова взял ее руку и поднес к губам.
– Надо жить, Любушка, надо. Можно, я буду жить для тебя?
Татьяна Дейна
