Матрена

Жила себе Матрена.

Тихая жизнь, маленькая пенсия. И необъятный, как Синайская пустыня, огород.

Матрена была маленькая, скрюченная, часто всем надоедала. Бывало, скажет соседям: помогите пол покрасить. Те придут, а она уже передумала.

Так и жила. Глиняная хатка, земля вокруг.

Газ шел, да прошел мимо, поэтому, когда было холодно, сгорбленная Матрена ползла в сарай за углем. Она ползла как большая тихая гусеница, которая по какой-то странной роковой закономерности не превращалась в бабочку. В бабушку — превратилась, а в бабочку — не смогла. И упрямо, иногда падая от бессилия, ползла за углем.

О водопроводе Матрена когда-то читала в газете. А для воды у нее прямо во дворе был колодец, поэтому предрасположенный к вину сосед беззастенчиво менял ведро воды, принесенное из ее же колодца, на несколько Матрениных гривенников и шел опохмеляться.

А силы потихоньку уходили и уходили туда, куда ушел ее муж, куда ушли все, кого она пережила; уходили и не возвращались. Домик потихоньку ветшал, сарай кренился набок, кружилась голова, и бабушка, вытирая кровь с разбитого лба, недоуменно смотрела по сторонам: чего упала? не знаю.

Она могла многое вспомнить. Она знала многих людей. Эти люди назывались уполномоченными по делам религии, и их сущностью, их целью, их радостью было доставать душу из того, кто не желал признать себя поумневшим орангутангом. А они именно и были орангутангами. Только не поумневшими. Обладая природной звериной силой и животной ненавистью к мыслящим иначе, чем полагалось, они, издеваясь, топтали Матрену ногами, делая это всю ее сознательную жизнь. Только их сил не хватило. Все они уже стесали свои ноги в кирзовых сапогах и мирно лежали на кладбище, а Матрена сгорбленная, но не сломленная как всегда по вечерам сидела на маленькой скамеечке в своем саду и читала Библию. В этом она походила на незыблемый волнорез.

Что будет, когда накренившийся сарай завалится? Где она будет хранить свой бесценный уголь? Неважно. Она заснула крепче обычного. Даже перестала шевелить во сне губами и, кряхтя, ворочаться. Она спит, а соседи зачем-то пришли с цветами и толпятся, тихо переговариваясь, в ее дворе. Во дворе, который усыпан гнилыми грушами. Во дворе, в котором растет куст калины, еще год назад ставшей ненужной. Так и висят на нем прошлогодние черные гроздья калины рядом со свежими красными гроздьями, гроздь черная, гроздь красная. Словно Сам Творец, горюя о ее крепком сне, принес ей венок.

Для чего же вся эта жизнь, полная печали и лишений? Сектантское клеймо, подозрения, труд до бессилия. Чего ради? Что она получила в награду? Зачем была не такой как все?

Чтобы узнать ответ на этот вопрос, надо сказать, на кого она была похожа. В чем-то она напоминала свою мать. В другом же — копия отца. Так бывает со всеми людьми. Но существовало еще нечто. Во многом она походила на Бога. На Того Самого Бога, в Которого верила, несмотря на потрясения и оскорбления. На Того Бога, дочерью Которого называлась. На Того Бога, Который, пережил смерть. На Бога Воскресшего. И теперь главная ее награда — эта самая похожесть. Теперь ее покрыла земля, но она знала, знала точно, что Бог вышел из могилы живым. И ее наследие в том, что, не смотря ни на что, она и в этом похожа на своего Создателя.

Максим Гордиенко